Затем в игру вступил Холл, начав с традиционного прокурорского метода — угрозы тюрьмой.

— У вас большие неприятности, — сказал он Карнейру. — Доказательств предостаточно. Вы признали, что украли собственность американцев. В США это серьезное преступление. Если мы предъявим вам обвинение, то добьемся вашей экстрадиции, наденем наручники и отправим в американскую тюрьму. И надолго.

Карнейру ответил хриплым смехом. Он знал: в худшем случае запрос на экстрадицию в США будет означать, что он сможет путешествовать только по Бразилии — стране, по площади сравнимой с континентальной частью США. Карнейру указал рукой на великолепный вид Рио за окном.

— Я не смогу покинуть Бразилию? Добро пожаловать в мою прекрасную тюрьму!

Холл сел: больше аргументов у него не было. У него оказались связаны руки. Как помощник генерального прокурора США он был вынужден действовать осторожно, подчиняться инструкциям Министерства юстиции и говорить далеко не все, даже в чужой стране. Он представлял правительство США, и любые свои предложения или обещания ему пришлось бы выполнять. Кроме того, у него был строгий приказ не предлагать ничего, кроме обещания не преследовать по суду.

Я же, как агент ФБР, мог говорить и обещать что угодно. Мои слова не стоили ни гроша, но Карнейру об этом не знал. Я мог лгать, искажать факты, угрожать — делать почти все, разве что не бить подозреваемого. Я примерил роль продавца.

Начав с попытки уравнять шансы, назвал проблему геополитической дилеммой, а не потенциальным преступлением.

— Жозе, посмотрим, сможем ли мы решить вопрос. Попробуем найти способ. У нас будет то, что мы хотим, у вас не возникнет неприятностей, и местная прокуратура получит то, что ей нужно. Все сохранят лицо, все будут довольны. Что скажете?

— Люблю, когда все довольны, — сказал он. Для начала неплохо.

— Зачем же усложнять, Жозе? — спросил я. — Платить большой налог? Что вы собираетесь делать с этими картинами? Какой вам от них толк? Вы так любите Нормана Роквелла, что хотите, чтобы они всегда висели у вас на стенах и стали проблемой для ваших детей и всех остальных? Ведь вы знаете, что не можете вывезти их из Бразилии. И давайте будем честны: эти картины гораздо ценнее в США, чем где-либо еще. У нас вы получите за них вдвое больше, чем здесь, но продать их вы не сможете. Какая от них польза вам, Жозе? Почему вы держите их в заложниках, выступая против Америки?

Карнейру поднял палец.

— О, Боб. Я люблю Америку! Мы хорошие друзья. Я люблю США. Я постоянно езжу туда покупать произведения искусства.

— Отлично, замечательно, — сказал я, наклонившись вперед, но не меняя дружеского тона. — Но я вам кое-что скажу, Жозе. Если вы не сделаете это для нас, возможно, мы не сможем ничего сделать для вас здесь. Но я гарантирую, что внесу вас в список тех, кому навсегда запрещен въезд в США.

Это был блеф. В декабре 2001 года списков террористов еще не существовало.

— Вы говорите, что любите США, но захватили в заложники наши картины. Норман Роквелл — американский художник. В моей стране его работы знает каждый. Вы удерживаете один из столпов нашего искусства. И вы думаете, что кто-то захочет с вами дружить после этого?

Карнейру, похоже, не тронул мой призыв, но он не возражал.

— Дайте мне немного подумать, — сказал он. Мы договорились встретиться снова на следующий день.

В четверг первый ход сделал Карнейру, выдвинув предложение.

— Триста тысяч, — сказал он. — И вы обещаете не арестовывать меня.

В Европе правительства нередко платят выкуп и предлагают амнистию, чтобы вернуть украденные картины. Это игра, и в ней участвуют все: воры, страховые компании и правительства. Никто публично об этом не говорит, иначе появятся новые желающие украсть. Но главное — картины возвращаются в музеи, страховые компании экономят миллионы, воры получают деньги, а полиция закрывает дело. США в эту игру не играют.

Цифра в триста тысяч долларов вывела Холла из себя.

— Это безумие, — сказал он. — Речь об украденных картинах. Правительство США не заплатит за Роквеллов ни цента.

Он дал понять Карнейру, что тот ведет переговоры не с толстосумами из американского казначейства.

— Мы с Бобом приехали сюда, чтобы помочь, стать посредниками между вами и Brown & Bigelow. Вы сделаете предложение, а мы им его передадим.

Пока Карнейру обдумывал услышанное, я вышел, чтобы позвонить человеку из Brown & Bigelow в Миннеаполисе. Разговор вышел коротким. Предложение в триста тысяч долларов было отклонено, и я вернулся за стол переговоров. Мы торговались большую часть дня: заставляли Карнейру опускать цену и выбегали из комнаты для консультаций с Миннеаполисом. Когда цена достигла ста тысяч долларов, я начал пытаться убедить обе стороны, что это хорошая сумма. Людям в Миннесоте я сказал, что они получат картины стоимостью в один миллион долларов всего за сто тысяч. Карнейру я заверил, что ему заплатят достаточно, чтобы он погасил долг перед налоговиками и избежал проблем. Я дал им один и тот же совет: «Более выгодной сделки вы не дождетесь. Сто тысяч — это большая удача для вас».

Карнейру хотел получить от Холла расписку с обещанием не открывать на него судебного дела.

— Договорились, — сказал Холл.

Карнейру встал.

— Я дам вам знать завтра. Позвоню вам утром.

Поздно вечером мы с Холлом пошли побродить по пляжу Ипанемы, курили кубинские сигары. Звезды южных созвездий толпились в ночном небе. Несколько минут мы молча пускали дым.

Холл повернулся ко мне.

— Ну что?

— Он ищет выход, — сказал я. — Ему надо сохранить лицо, отделаться от налоговой и не разориться.

— Так, и что ты думаешь?

Я поднял сигару.

— Нам крупно везет.

В пятницу утром Карнейру позвонил Гэри Зауггу, агенту ФБР в Бразилии, и дал согласие на сделку. Он пригласил нас забрать картины к себе в школу в Терезополисе, примерно в ста километрах к северу.

Мы ехали из Рио два часа и все это время наблюдали, как километр за километром тянутся трущобы: открытые канализационные люки, босоногие дети в рваной одежде, хижины с неровными стенами — до горизонта. Из-за близости к роскоши Ипанемы впечатление от нищеты усиливалось. За городом дорога вела в красивый национальный парк Серра-дус-Органс — великолепный заповедник с холмами, реками и водопадами на высоте девятисот метров над уровнем моря. Незадолго до полудня мы прибыли в школу Карнейру — помещение на первом этаже отштукатуренного здания на главной улице Терезополиса.

Мы подтвердили банковский перевод от Brown & Bigelow на сумму сто тысяч долларов, а помощники Карнейру принесли картины. Он энергично пожал нам руки, явно довольный, настояв, чтобы мы сфотографировались с ним на фоне картин. На фото Холл и Заугг стояли рядом с «Духом 76-го года» и «Важным делом». Теперь Холл улыбался. От хмурого вида, с которым он сидел на пляже пару дней назад, не осталось и следа. Я держал в руках картину гораздо меньших размеров — «Поспешное отступление».